статья

Рав Михаэль Ковсан

О Сатане

Если принять распространенное представление о сатане как противящемся воле Господа и противостоящем Ему, то можно определенно сказать, что Тора в гипотезе сатана не слишком нуждается: Господь часто ведет диалог с избранным народом непосредственно, а в том случае, когда между Ним и Его народом выступает посредник – Моше, тот видит свою роль в том, чтобы донести слово Творца в его подлинности – без искажений и даже без излишних комментариев. Что же касается способности сатана Господа гневить, то и без него евреи с удивительным упрямством это стремление демонстрируют. Пример тому – наша недельная глава. И все же спросим: какова роль сатана в иудаизме? Для этого из Европы, где сатан обрел многочисленные собственные имена, вернемся в пустыню, по которой идут евреи, вернемся во времена, когда «наш герой» еще не обрел даже нарицательного имени. Против воли исполняющий требование Балака проклясть евреев, Билам встает поутру, седлает ослицу –

«И воспылал гнев Б-жий за то, что он пошел, и стал ангел Господень на дороге в помеху ему» (Бемидбар 22:22).

На иврите «в помеху» - лесатан, т.е. изначально сатан означает «помеха, преграда», а значения «ненавистник», «противник», и соответствующие глаголы, - производные. При этом в иврите эти значения появлялись исторически последовательно: сперва «помеха», «ненавистник» - потом. Вслед за ними возникли и весьма красноречивые идиомы, такие как «hасатан прыгает между ними» - между ними раздоры, нелады; «не открывай рот сатану» - не напророчь дурного.

В значении «преграда» употребляется слово сатан и в книге Шмуэль (1 29:4), где так отзываются о Давиде, нашедшем убежище среди плиштим, плиштимские князья, идущие на войну против евреев. Точно такое же значение этого слова в речи самого Давида, говорящего: «что вам до меня, сыны Цруи, что будете мне сегодня помехой (лесатан)» (там же 2 19:23). В Теhилим (109: 4, 20, 29) мы встречаем интересующий нас корень в значении «ненавидеть», а также ненавистник (или – обвинитель, там же 6). При этом точно также, как справа от первосвященника в пророчестве Зхарии (см. предыдущий выпуск недельной главы) стоит сатан, в таком же положении он находится и в стихе из псалмов, из чего можно заключить, что место обвинителя – по правую руку от обвиняемого. Но и в том и в другом случае сатан – имя нарицательное. Отсюда - следующий вопрос: когда и где происходит персонификация сатана, иными словами: когда в переводе мы должны писать этого слово с заглавной буквы?

Текстов, которые могли бы претендовать на это, – два. В Диврей hайамим (1 21:1): «И встал Сатан против Исраэля и подстрекал Давида исчислить Исраэль». Однако, если в этом случае возможны сомнения, то они исчезают при обращении к книге Иова:

«И был день, когда пришли сыны Б-жьи предстать пред Господом, и пришел между ними и Сатан. И сказал Господь Сатану: откуда пришел ты? И отвечал Сатан Господу и сказал: бродил я по земле и расхаживал по ней. И сказал Господь Сатану: обратил ли ты внимание на раба Моего Иова, что нет подобного ему на земле; человек непорочный и справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла. И отвечал Сатан Господу и сказал: разве даром богобоязнен Иов? Ведь Ты оградил кругом его, и дом его, и все, что (есть) у него… Но простри-ка руку Твою и коснись всего, что (есть) у него, клянусь, пред лицом Твоим Тебя хулить станет» (1:6-11).

С момента, когда Сатан становится именем собственным, он и начинает свою «карьеру». Вопрос – какую? В книге Иова он предстает провокатором, при этом провокатором космического масштаба. Ведь первым, кого он спровоцировал подвергнуть испытаниям непорочного Иова, был Сам Господь.

В книге Иова – не столько этической, сколько теологической притче, Сатан, сподобившийся собственного имени и роли космического провокатора, достиг в ТАНАХе пика своей «карьеры». При этом роль провокатора не противоречит изначальной роли сатана с маленькой буквы – роли препятствия, преграды, в случае Иова – преграды, преодолеваемой человеком на пути к Творцу. В посттанахический период, в период танаев еврейская традиция не питала особого интереса к этому персонажу, выступавшему чаще всего в роли обезличенного зла. В период амораев Традиция не слишком настойчиво искала ему место, отождествляя то со змеем-искусителем, то с йецер hара, то с ангелом смерти. Сатан обвиняет Авраама в том, что тот не принес жертву Господу за рождение Ицхака (Санhедрин 89б). Он является мудрецам в виде женщины, искушая их (Кидушин 81 а-б). Роль искусителя отводят ему мидраши, с его помощью объясняя грехопадение Адама, поклонение золотому тельцу, грех Давида с Бат-Шевой.

Тем не менее, роль Сатана в еврейской традиции по сравнению с тем положением, которое он занял в христианстве, всегда оставалась весьма бледной, и по сути дела всегда сводилась к роли препятствия на пути человека к Б-гу. Так, во втором благословении после вечернего «Шма», мы говорим, обращаясь к Всевышнему: «И устрани сатан перед нами и позади нас». Как перевести? Если в духе Данте и последующей европейской традиции, приложившей огромные усилия для героизации зла, то несомненно – с большой, очень большой буквы. А если в духе еврейской традиции, которая после книги Иова так и не нашла нашему персонажу «достойного» места, то – с маленькой, очень маленькой. Лучше всего, как это и сделано в молитвеннике «Врата молитвы» под ред. П. Полонского, - перевести это слово нарицательным «препятствие». Как бы то ни было, в иудаизме у Сатана, быть может, и достаточно яркая, но несомненно - роль второго плана.

Для христианства Сатана-Дьявол-Люцифер есть олицетворение всеобщего зла. Для иудаизма – преграда к всеобщему добру. Согласитесь: дьявольская разница.