статья
Алексей ИЛЬИНОВ
die asche - пепел в остывающей чаше
(послание доброму другу)
Явь наших снов земля не истребит...
Максимилиан ВОЛОШИН
Мы придумали для потустороннего мiра условный свист, чтоб
не разминуться...
Eugenio MONTALE
I.
Мы помним! Тот приснопамятный белый полдень - все его цвета,
запахи, ощущения, озарения и заблуждения... Белого дня белого
лета белый перелом, смешливо хрустнувший сокрушёнными рёбрами
и сердечный мешочек развязавший для фатального удара...
Гравюрный берлинский полдень белого континента - от пепла ли,
осевшей пыли кирпичной или перебродивших тополиных дрожжей - белый
полдень, пчелино гудящий моторами бомбардировщиков, выливающих
расплав переслащённого вишнёвого настоя в скорлупы литейных форм.
Добрый друг мой, случалось ли тебе наблюдать, как зарождается
некое племя заготовок, кое обречено господствовать, отважно попирая
тепловатое континентальное крошево в стекленеющем чаду малиновых
пожаров - интересно, действительно ли пахнут они свежей лесной
малиной или, к разочарованию, печной золой, мажущей пальцы, чтобы
затем, таким образом, напомнить о топках печей?
...Обречено господствовать на вполне законных основаниях и играть
в разноцветные шарики, выкатившиеся из развязавшегося мешочка...
II.
Мы помним! Из груды черепков формы, пережившей тяжелейшее мгновение
распада, выпадает новое существо - пока ещё необработанное, не
знающее, что такое скрежет напильника, дробящий стук зубила или
гнусаво-птичий свист цехового сверла. Вот оно открывает только
что просверленные глазёнки, озирается, морщится, но, никого не
обнаружив рядом, издаёт призывной, требовательный писк: "Мне
голодно! Кто же накормит меня? Мне холодно! Кто обогреет меня?".
И тотчас же следует скребок напильника, оставляющий неровные,
долго заживающие потом, полосы ран. Заготовка скулит и заливается
обидными слезами - больно же! Но пора, пора доказать свою преданность
создателям и покорно, превозмогая муки, принять их претензии на
последующую эволюционную доработку... Доволен ли ты, добрый друг
мой, конечным результатом? Удовлетворён ли?
III.
Мы помним! Заготовки, блаженно жмурясь, в чём-то походя на нечаянно
разбуженных детей, пялятся в страдающий астигматизмом солнечный
зрак, едва-едва проглядывающий сквозь расплывчатую серную муть
- горчично-желтоватую и кисловатую на вкус, словно это какой-то
химический реагент или просроченная микстура... Бомбардировщики
продолжают гудеть моторами и приветствуют своих питомцев тугими
взрывными волнами, отходя в закат. Волна за волной. Волна за волной.
Одна, вторая, третья... Волны. Волны ударного лавсана, плотно
облегающего зудящую старческую, с пятнами экземы и мокрицами лишаев,
кожу небожителя, убиваемого на забаву...
Что ж, рок наш предопределён, входы надёжно замурованы и из бункера
уже никогда не выбраться... Пепел знает...
IV.
Мы помним! А, тем временем, наши заготовки готовы судить. Обучены
и особыми полномочиями наделены. Кстати, есть и другой синоним,
точно характеризующий их содержание и, конечно же, проявленный
облик - болванки. Вот расселись они на судейских местах, нетерпеливо
заскрипев сиденьями из кожзаменителя, и даже подновлённые, хорошо
простиранные, просушенные и выглаженные, мантии напялили, а глава
их - верх усовершенствования - провозгласил: "И ныне мы осуждаем!
Вот наш приговор вам!". Заглянул в бумажку, шумно засопел,
сглотнул слюну и направил осуждающий перст свой... Грянули орудийные
салюты, хоры запели, заскрипели, зашатались доски, распахнулись
люки и затянулись узлы...
V.
Мы помним! И вот поля чести вытоптаны - во исполнение изречённого
ими приговора - и истлели одиноко (да, добрый друг мой!) звенящие
посевы золотые, источенные расплодившимися за годы войны грызунами
и непрестанными ночными ливнями одинокого осеннего лета. Льётся,
проливается водица небесная. Водица на небе и на земле. Водица
в порах земляных. Просохнет не скоро...
Но жив, жив ещё пепел в остывающей чаше, пронзённой шальным фугасом,
что вместе с дождём упал на рассвете. Кем был ты, заживо сгоревший
в ней - ведь последнего крика твоего мы не услышали, ибо прятались,
дрожали и боялись выглянуть наружу? Ангелом ли крылатым, чьи упругие,
отливающие серебром, перья натружены долгим полётом, или, к сожалению,
ситцевым, набитым тряпочками, человечком, пошитым на скорую руку?
Кто мы? Ангелы? Человечки? Достойны ли пепла твоего?
VI.
Мы помним! Жив, жив ещё пепел в остывающей чаше. Мы помним! Помним
то белое лето, когда белый огонь побеждал трусливые сумерки и
многие - и не сосчитать! - распахнутые ладони тянулись к нему,
простирались, преодолевая таинственные заросли, хребты и пучины,
приветствуя и благословляя царским именем - земным и небесным...
Да, мы помним, ибо в белое лето то родились, выросли и возмужали
- там наша настоящая Отчизна в белом! Белая Отчизна - явь наших
снов, переставших быть просто снами...
Жив, жив ещё пепел в остывающей чаше - пусть и предрешена участь
его лечь питательным удобрением в теплицах победителей. Что ж,
цикл запущен - разбрызгиватели, обогрев, прополка сорняков и регулярная
подкормка из заботливых рук. Растите, растите, законные отпрыски
бомбардировщиков, в закат отошедших. Но кто, кто возрастёт на
пепле том, если мы помним? Законный, к чьему-то счастью, тепличный
отпрыск либо, к большому несчастью, погибельный бастард?
Пепел знает...
В пепле отольётся...
Пеплом...
МЫ ПОМНИМ!
<Апрель 2007 г.>
