статья
Алексей Ильинов
*ПЛАНЕТА РУСЬ: ЗНАМЕНОСЕЦ*
(русистская [не]фантастика)
В арке появилась худая, тощая фигура, нырнувшая в голодный зев
подъезда ближайшей пятиэтажки. Фигура даже не человека, а нечто,
напоминающее крысу с помойки – такая же юркая, стремящаяся выжить
любыми доступными способами. Вдали, за тесными клетушками дворов,
что-то гулко громыхнуло и отозвалось раскатами, отчего зазвенели
стёкла в слепых оконцах, чьи обитатели наверняка сидят себе на
полу, укутавшись в одеяла, свитера, кофты и заморские пуховики,
чтобы хоть как-то согреться в тесных нетопленных квартирках, и
едва слышно (а если кто услышит и стрельнёт «для профилактики»?)
переговариваются либо просто молчат. Финал осени. Ноябрь. Рано
смеркается. Без пятнадцати пять. Скоро пойдёт снег, хотя утром
вовсю брызгал мелкий дождичек и было тепло, но синоптики оптимистически
обещали похолодание и вторжение зимнего фронта. По улицам идут
БТР-ы и топают армейские сапоги. На центральной городской площади,
под безобразным памятником, лежат плотные продолговатые мешки.
Много мешков. Под мешками растекаются густые вишнёво-чёрные лужицы,
перемешивающиеся с грязью и мусором. Тут же расхаживают автоматчики,
дымя плохими сигаретами и смачно сплёвывая на асфальт, а в открытой
кабине постового «пирожка» трещит, раскалившись от мата, рация.
Иногда блёклый застоявшийся воздух, насыщенный сладковатой гарью
жжёной резины и ещё чего-то противно-тошнотворного, разбавленного
кисловато-горькими запахами просроченных лекарств, разрывают свистящие
лезвия-лопасти стремительно проносящихся неведомо куда «вертушек»,
ощетинившихся пулемётными иглами и вязанками ракет.
- А знамя то наше я сохранил… Спрятал, когда на площадь пустили
солдат, а потом… потом пошли танки, - выдыхает Знаменосец, распахивая
старенькую замызганную куртку с неумело заштопанной суровыми нитками
дырой на спине. Под ней действительно что-то белеется, напоминающее
полотно.
- Сволочи, сволочи, сволочи… Скольких положили и всё-то мало
им, - Знаменосец сжимает кулаки с разбитыми в кровь костяшками
и заходится сухим простуженным кашлем. – Думают… думают, что танками
всех нас передавят. Да не дождётесь! Хрен вам!
Потом закуривает. Курит долго и нервно, угрюмо уставившись в
какую-то точку на облезлой штукатурке стены, к которой приткнулись
переполненные пакетами мусорные баки и беспорядочная груда картонных
ящиков.
- Ладно… Разбегаемся. Спасибо тебе, что не бросил… Держи-ка пять,
- наконец выговаривает он, когда чернильно-фиолетовые сумерки
окончательно сгущаются и окрестные дома, деревья, случайные голуби
на карнизе, качели и песочница на детской площадке растворяются
в них, сливаясь в бесформенную пластилиновую массу, лишённую цвета
и объёма. За аркой кто-то быстро-быстро пробежал, споткнулся,
упал, поднялся и снова побежал. Чихнув, заурчал мотор, и зашелестели
шины. Порыв ветра предательски загремел смятой пивной банкой.
Всё. Сейчас Знаменосец уйдёт. Как-то не хочется отпускать его.
Быть может, его пристрелит пьяный гогочущий солдафон, решивший
развлечься стрельбой по случайным мишеням. Или, ослепив фарами,
раздавит БТР, выехавший на ночное патрулирование. Или его поймают
при облаве и швырнут в фильтрационный лагерь на стадионе, откуда
возвращаются не все… Или…
- Знаешь, давно хотел сказать тебе… Я, это, не совсем… отсюда.
- Ну, понятно, что ты нездешний. Небось, приехал на нас посмотреть?
– невесело усмехается он, приподнимая воротник куртки и поправляя
нелепую вязаную шапочку на затылке.
- Нет, даже не из другого города. Времени… Понимаешь? НЕ ЭТОГО
ВРЕМЕНИ.
- Здраааасьте! Вот так номер! Тоже мне… Алиса Селезнёва в поисках
мелофона. Фантастики перечитал или что другое? Ты часом не того
- не дурик или нарик? Да нет, непохоже, чтобы ты баловался всякой
дрянью, – он крепко жмёт руку, пристально смотрит в глаза и, вдруг,
совершенно серьёзно, говорит на прощание. – Впрочем… Впрочем,
если ты и вправду… не отсюда… передай вашим, что знамя я сохранил
и умру за него. Умру, но спасу! Ну, всё, фантазёр, бывай и береги
себя!
Чтобы добраться до гаражей на окраине, пришлось отдать оставшиеся
сотенные бумажки водителю легковушки, знавшему, по его клятвенным
заверениям, объездные пути. Пара часов плутания по необитаемым
дворам, ещё немного по разбитой грунтовой, усеянной глубокими
лужами и выбоинами, дороге рядом с заброшенной железнодорожной
веткой, заросшей рыжим сосняком, и вот тебе двухэтажный павильон
автосервиса, где, к удивлению, горело тусклое желтоватое освещение,
и даже звучала лёгкая попса - «Умц! Умц! Умц!». Над городом расплывалось
маслянистое пунцово-оранжевое зарево. Резко хлопали и затихали
далёкие разрывы. Кажется всё - конец… На шоссе было пусто и дико,
ветер гудел в фонарных проводах и раскачивал простреленный светофор.
Лишь в девятиэтажках за покосившейся автобусной остановкой светилась
горсточка чересчур смелых огоньков на общем унылом фоне, когда
даже собаки не смели лаять.
В холодном гараже электричества тоже не было – выключатель вхолостую
щёлкнул туда-сюда и замер в неопределённом положении. Нырок под
видавший виды, наполовину разобранный, «Жигулёнок», в канаву ремонтной
ямы, заваленной непонятными железками, досками, обломками палок
и протухшим тряпьём, визгливый скрип сварной дверцы, ведущей в
мастерскую, осторожный спуск по приставной лесенке вниз, прямо
на мешки с картошкой, прыжок в яму погреба, а оттуда - в чистую
и уютную, такую невозможную здесь, но, таки, реальную, камеру
хроно-перехода. Отправление остатней партии кассет-отчётов для
Генерального Мнемо-Архива, тщательная настройка навигационной
панели и корректирование точки «времени-пространства» для себя
и последующих миссий, двадцатисекундная подготовка к прыжку, плавный
запуск и…
…Белый, слепящий девственно-чистый белый свет, поглощающий плотную,
осязаемую, враждебную темноту, сочащуюся из сырого кирпича стен
и трещин в бетонных полах загаженных коридоров… Затянувшееся падение
в сердцевину бушующего снежного циклона…
Начальная фаза Общего Отчёта закончилась ближе к рассвету, по
прошествии нескольких часов после Прибытия и ускоренной Адаптации.
Остаться ночевать здесь же в офисе, разложив кресло, и заказать
горячий завтрак со свежими гренками и кофе? Здоровый бодрый сон
не помешал бы. Но нет, спать не хочется, а, напротив, неудержимо
тянет на улицу, в ароматную весеннюю прохладу ранней апрельской
ночи, когда буквально вчера, всего за какие-то считанные дни,
исчезли сугробы, а на проснувшихся деревьях начали раскрываться
тугие клейкие почки.
На вахте знакомый охранник, оторвавшись от разноцветной голографической
клавиатуры, широко, по дружески, улыбнулся и продемонстрировал
большой палец:
- Ага, вот кого я долго не видел… На этот то раз сколько?
- Полтора года…Впрочем, всё как всегда – работа, работа и ещё
раз работа. Устал…
- И что, получилось? – полюбопытствовал он, запуская по обыкновению
сканер-идентификатор и распахивая двери наружу.
- Да, получилось… Вернее, получится. Должно получиться!
В аллее ничего не переменилось. Разве что заново выкрасили скамейки
(причём, что интересно, по старинке, без услуг хозяйственных автоматов!)
и расширили пруд, достроив на крохотном искусственном островке
стройную деревянную часовенку. Апрель! Какая благодать! Ветерок
мягкий, но ещё не до конца тёплый, с нежным зябким холодком, проникающим
за шиворот и в рукава.
«А знамя то Знаменосец спас! Как есть спас! Иначе и не могло
быть. Удалось ли ему самому спастись, уцелел он или погиб? Тогда
ведь и эпоха была такая… вязкая, предательская, ненавистная, переломная,
стоившая большой крови, мук и страданий… Наверное, именно поэтому
она особенно привлекает нас, ибо учит… Да, так! Учит быть теми,
кто мы есть на самом деле – людьми и богами, покорившими не только
пространство и время, но и сохранившими живительную искру Божью
– Душу свою… Разве не об этом я говорил с людьми той эпохи? До
кого-то достучался, а до кого и нет... Но знамя они сберегли!
Значит, хоть какая-то надежда есть…», - мысли, спутанные в хаотичный
беспокойный клубок, не давали покоя, воскрешая чьи-то образы,
лица и ситуации, увиденные и пережитые, как будто, ещё сегодня
или даже вчера – в действительности многие века назад. Крупные
спелые бледно-зелёные звёзды мерцали на горизонте, задевая замысловатые
шпили, ступенчатые многоярусные башни-соты, транспортные магистрали,
спиральные галереи, взлётно-посадочные площадки, ангары, жилые
кварталы и зелёные островки-зоны мегаполиса-метрополии, залитого
огнями. Его величественная дрожь достигала даже куполов Институтского
Комплекса. Пешеходная дорожка под ногами едва ощутимо вибрировала.
В Воскресенском Соборе Второго Пришествия, закутанном в серебристую
пелену облаков, звонко ударил первый колокол. И тотчас же отозвались
звонари Святоархангельской Церкви Во Имя Новых Мучеников и Церкви
Свершившегося Откровения.
«Да, рассвет. И здесь он точно такой же, что и там, особенно
если встречать его за городом, на берегу реки или в поле… И Знаменосец
его увидел, пережив ту ночь», - очень хотелось верить, что Знаменосец
жив. Впрочем, жив он был только в памяти, да ещё в файлах отчётов
– знамя под поношенной курткой и напряжённое, серое лицо, осунувшееся
от бессонницы. Заинтересует ли его судьба Совет Кураторов? Кто
знает…
А звёзды медленно, совсем как кристаллики инея на раскрытой ладони,
таяли, когда вдруг кто-то невидимый зажёг исполинскую свечу –
острый язык пламени разгорался всё сильнее и жарче, вздымаясь
всё выше и выше, пока окончательно не растворился в утренней небесной
прозрачности, оставив после себя золотистое свечение, пролившееся
дождём из мириад сверкающих искр.
«Почти ведь позабыл, как стартует Ковчег. Красотища! Куда он
направился? В Дальнюю Ариану, в колонии на Трубчевском Рубеже
или даже на Авалон? Как далеко мы шагнули и продолжаем шагать,
не зная передышки – только бы успеть, только бы оставить добрый
след свой… постепенно, шажочек за шажочком - и вот мы уже здесь,
на чужой, когда-то негостеприимной земле, ставшей нашим домом,
вдали от родимой колыбели, подарившей нам жизнь. Сколько отсюда
до неё – десятки световых лет? Вечность… целая вечность…».
Вот и последняя звёздочка чуть задержалась на небосклоне, померкла
и пропала. Колокола продолжали звонить, предвещая неукротимый
и яростный разлив восхода.
Над Планетой Русь вставало Солнце – ясное, юное и непобедимое…
