статья

Evolist (сиди Казем)

Под знаком Мим

Я долго не понимал, что такого привлекательного в Марьямийи. «Мутатарикат», как сказал бы sidi Амир, что впрочем стало ясно еще до знакомства с группой каирских “Schuon Cultists”. По прибытии в Каир меня переполняло ложное осознание собственной якобы значимости, алеф: как ученика Гейдара, ба: как «ветерана» Бану Зилькарнейн/НОРМа. Эти чувства не исчезли и через два месяца по приезду, плюс была прочитана фундаментальная работа доктора Седгвика – по сути, сборник компромата на основателя «мутатариката».

И все же, Марьямийя. Мною было абсолютно индифферентно воспринято приглашение Мухаммада Абдель-Латыфа, племянника Генона, вступить «в Тарику» - в тот момент мы шли смотреть гробницу его знаменитого дяди и я старался получше запомнить дорогу от Сеййидна Хусейн вдоль кладбища, мимо куполов мазаров и шпилей минаретов (не запомнил). Столь же равнодушно я встретил напутствия Мустафы Маджзуба, иранского эмигранта и зятя хозяйки “Islamic Texts Society”, перед interview tet-a-tet с Мартином Лингзом – типа, не упусти свой шанс получить инициацию от последнего живого «шейха»! Но инициация в тот момент интересовала меня гораздо меньше, чем шекспироведение – а Лингз был ко всему прочему еще и шекспироведом. Был, потому что этот визит в Каир стал в его жизни последним, а я стал последним, с кем он в тот приезд согласился разговаривать: после нашего общения у «последнего живого шейха» напрочь исчез интерес к продолжению дискуссий на околорелигиозные темы с кем-либо…

Но что-то заставляло меня каждый вторник нервно ждать окончания вечерней смены, чтобы в восемь вечера ловить такси и мчаться в Маади на начало маджалиса. Переодевшись в галабею, повязав тюрбан и перекинув через шею огромные, в марроканском стиле, четки, я шел в завию, небольшую еле освещенную комнату, стены которой скупо украшали пара рамок с начертанными в них Асма аль-Хусна и подробная шаджарат тариката Шазилии-Даркавии-Алавии. Я садился в круг, где уже располагались «фукара» - и начинался зикр. Не помню ни одного зикра, на котором не было бы гостей из других стран – от Литвы до Ливии, от Венесуэлы до Великобритании. Всех их объединяло… нет, отнюдь не Шуон или другие Perennialist Authors, как это ни парадоксально (в массе своей люди как раз удивлялись моей исключительной – для их среды - начитанности). Объединял образ жизни: богатые (когда мне первый раз назвали адрес «вилла такая-то», я по наивности заподозрил, что дело в завышенной самооценке.. нет, это были типичные виллы, с несколькими этажами, прислугой и летающим по внутреннему садику ручным соколом), образованные (процентов 70% моих тогдашних знакомых преподавало в Американском университете), как правило по рождению не-мусульмане (даже иранец Мустафа, как выяснилось, происходил из семьи бахаитов – исторически она была одна из первых в истории Ирана, и понятно, какое негодование могло вызвать «вероотступничество» одного из ее представителей). С одной стороны. С другой – они тщательно следовали общим для себя нормам: на каждой вилле я видел те же специально обустроенные завии с теми же шаджаратами на стенах, на полках был тот же набор книг (ошибочно думать, что они сводились лишь к трудам «отцов-основателей»), на шеях висели те же тасбихи… Унификация? Да, они и говорили-то на одном языке (английском): фриц Али, советовавший мне свадебное путешествие в Вену, латинос Мустафа, расспрашивавший про Дугина и «Арктогею», индо-пак Реза-шах, у которого я задним числом интересовался про лондонский Институт исмаилитских исследований… А главное, я вживую встраивался в нормы - тоже унифицированного - мусульманского этикета, адаба: в этом отношении «джамаат» Марьямии выгодно отличался от нашего «джамаата» образца 2003 года. Кто помнит «Бану Зулькарнайн» и посиделки у Тараса, тот поймет, о чем речь. Достаточно сказать, что год жизни в околомусульманских кругах Москвы я так и провел под своим паспортным именем «Антон», в то время как в Каире меня с самого первого маджалиса стали называть не просто «Казем», но sidi Kadhem.

Я расставался с Марьямией и снова возвращался к ним. Аль-хамду ли-Ллах, внешнее не позволяло забыть про внутренне – а внутренняя суть «мутатариката» оставалась неизменной. Но справедливости ради, какую «внутреннюю суть» мог противопоставить им я? Это был Ислам? Нет, это был джемализм. Лишь в самом начале пути, как недавно напомнил sidi Харун, имели место проблески мысли, на самом деле – провиденциальной, не побоюсь этого слова, мысли о миссии маликитского мазхаба. Мысли, оказавшейся погребенной под наслоениями анти-омейядского пафоса и парадоксальным, неосознанным на тот момент образом вновь востребованной под воздействием марьямистов из Маади..

Боюсь, что я неоправданно долго жил вне Москвы. Москва, моя Москва (ибо не всякая Москва моя) наполняется новым смыслом. В слове «Москва» все жестче звучит буква «мим». Буква нашего Пророка. Буква нашего Мазхаба. Буква нашего, иншаЛлах, Шейха.