|
статья
Марина Аркатова
СЕМЬ НОВЕЛЛ О ВЕЧНОСТИ И ЖИЗНИ
Картина
Зеркало
Наваждение
Сказка
Интервью с нищетой
Ночные зарисовки
Разговор у дороги
КАРТИНА
Я бесцельно брожу по городу и вглядываюсь в лица людей. Они спешат, торопятся, толкают друг друга,чтобы успеть сделать массу неотложных и, конечно же,полезных дел.Моя праздность их раздражает. 0б этом красноречиво говорят их быстрые и недовольные взгляды.А я внимательно вглядываюсь им в глаза, пытаясь поймать их настроение. Каждое лицо как ширма,за которой скрыты: радости и горести, тоска и боль, но каждый человек неосознанно играет свою предопределённую кем-то роль.
Они послушно как актеры,двигаются по пространству, кото-рое называется городом, выражая все оттенки человеческих чувств. Вот расслабленно идёт само разочарование, а это - усталость, самодовольство, сияющая радость озлобление, усиленно толкается локтями, и конечно вне времени и толпы - влюбленные. Передо мной - театр жизни, запрограммированный неизвестным режиссером. Он распределил роли и чётко расписал диалоги. Неизбежное столкно-вение масок и чувств. Набор дежурных фраз и эпизод отыгран. Актё-ры снова входят в свои амплуа продолжая извечное движение. Им практически нет дела друг до друга, но есть роль и её нужно оты-грать.
Я невольно ловлю себя на мысли, что это - не лицедейство, а - механизм, где каждый человек сообразно действия - винтик или шестерёнка хорошо отлаженной системы, имя которой - жизнь города. Даже независимая и неуправляемая молодёжь по сути своей непредсказуемая является неотъемлимой, и как обычно, колоритной частью, этой раз и навсегда заведённой "людской цивилизацией", ма-шины .
Но почему же несмотря на постоянные соприкосновения друг с другом и чувство, вечное чувство локтя, большинство людей так одиноки? Это одиночество прорывается сквозь внешнюю невозмути-мость; гнездится в их глазах и жестах; кричит, призывая о помощи, но наталкивается на глухую стену непонимания и отрицания оди-ночества как такового.
А может быть, это меня одиночество гонит из дома? И я так же как все,играя свою роль,являюсь частью хорошо отрепетиро-ванного, бездушного, в своей целостности, механизма, бесцельно вы-шагиваю по городу, приписывая своё настроение окружающим?
Я знаю, что это не так. Просто накатила усталость от своей привычной маски, тягучей безысходности и тоска от обыденной пошлости...Но мне ли судить и пытаться вырваться из замкнутого круга "человеческого сообщества"?
Как спасение для меня, на стене здания картинной галереи висит афиша. Она сообщает, что выставка работ художников, пригла-шает всех желающих, приобщиться к прекрасному и вечному миру искусства.
Всего пять ступенек. Стеклянные двери. И я в просторном, раз-делённом четырёхусольными колоннами, зале. Как странно, почти нет желающих войти в этот яркий мир. Ах да - будний, обыкновенный день.
На диванчике у входа сидит старушка-смотритель и читает иллюстрированный журнал с обнаженными красотками на обложке.
А со стен на меня смотрят грустные лица портретов; броской зе-ленью шумят деревья; декоративно прячутся в садах крестьянские домики на пейзажах. Выставка оживает. Каждая картина открывает душу художника, нарисовавшего её. А эти души так же неуловимо разные, как и лица людей на улице. В одних за внешней откры-тостью, как за занавесом проглядывает: безразличие, дань моде и деньги. В другие входишь сердцем и берёшь частичку ик мира, мно-гогранного, и чудесного, что забываешь о житейских неурядицах и бытовых мелочах, входишь в царство Фантазии и реальности, сомне-ний и поиска.
Переходя от одной картины к другой, я добросовестно читаю фамилии авторов, отмечая про себя полотна наиболее близкие мне по настроению. Но эта картина... Я остановилась и вначале даже не поняла, что же меня в ней так заинтересовало. В общем, многократно обыгранный сюжет, но люди...
...Они брели длинной вереницей по раскалённому песку, дер-жась друг за друга в каком то безотчётном страхе. Они были слепы: Мне показалось, что они смертельно надоели и ненавидят друг друга, но чтобы не чувствовать этого дикого страха одиночества, они вынуждены судорожно цепляться друг за друга, чтобы хоть куда-то идти.
Их жалкие, исковерканные страстями тела едва прикрыты ист-левшими, изорванными рубищами, а руки...,с жадными пальцами, шарят в убогих котомках, вожделенно пересчитывая монеты и ощупывают идущих впереди или сзади, чтобы убедиться не влез ли кто в их ветхую сокровищницу которая в пустыне не имеет никакого значе-ния. Горячий песок обжигает ноги этих несчастных, а колючий ве-тер, срывает остатки тряпок, которыми они прикрылись от несщадного, выжигающего душу солнца.
Сгорбленные мужчины, безобразные и красивые женщины бредут навстречу неизвестности, внутренне радуясь что рядом идущему так же плохо, как и каждому из них. Страх, недоверие, скупость и пошлость, страдание - всё воплотилось в этой толпе. Некоторые из них, не в силах идти дальше, падают, но идущие следом напи-рают, заставляя встать и продолжить свой путь в никуда.
Они как проклятые, идут за человеком, который идёт первым, но он так же слеп, как и все они. С беспомощной уверенностью слепца, он уже подошел к краю, ещё шаг и окончится этот адский песок ,а дальше бездна... Но они в слепоте своей этого не знают и с упрямством обречённых идут к пропасти. Лица и движения у многих гротескны и отвратительны, но мне почему-то жаль этих людей.
В верхней части картины, художник изобразил бьющий в набат колокол, чтобы предупредить и остановить этих безумных. Но если одни не слышат, вернее не хотят слышать предупреждения и фана-тично идут дальше, то другие в страхе перед своей обречённостью и беспомощностью, боятся остановиться и выйти из этой страшной шеренги, усугубляя ужас и безнадёжность слепой веры в человека, ведущего их к гибели.
Я настолько увлеклась разглядыванием картины, что не заме-тила, как компания молодых людей вошла в зал. Они переговарива-лись ГРОМКО реагируя на тот или иной экспонат выставки. Я огля-нулась. Старушка , отложив журнал, сердито призывала к порядку самых шумных посетителей, а остальные разбрелись по залу разыскивая для себя картины на которые стоило бы обратить внимание.
Не прислушиваясь к возмущенным тирадам старушки - смотри-тельницы, я вернулась к своей картине, но кроме белой, шершавой стены, выкрашеной импортной краской - не увидела ничего. Не было пустыни с обжигающим песком, вереницы проклятых слепцов, не было самой картины.
От удивления я замерла. Этого не может быть!
В голове промелькнула предательская мысль о сумасшествии и визите к психиатру. Случись такое с кем-то, я с удовольствием повеселилась бы насчёт дозы спиртного и галлюцинации в художес-твенной галерее.
В полнейшем недоумении, я направилась к выходу, ещё несколь-ко раз оглянувшись на то место, где висела картина, но лишь из-девательски - белая стена, иронично смотрела мне в след.
Усмехаясь про себя (надо было битый час простоять пялясь на голую стену и при этом вообразить бог знает что), я вышла из галереи и невольно остановилась на ступенях...
Люди, идущие по тротуару до странного напоминали вереницу обречённых с картины. Хотя внешне они выглядели как обычно и спешили по своим далам двигаясь по тротуарам длинными очередя-ми я почти физически почувствовала жар горячего песка под нога-ми и обжигающий ветер на своём лице. Немного подумав, я сделала шаг и ступила на тротуар.
- Кто последний?
ЗЕРКАЛО
Этой проклятой богом, разбитой дороге не будет конца. Мне смертельно надоело таращиться в окно автобуса, катившего куда-то, где меня ждала неизвестность.
Собственно, не неизвестность, а человек. Человек, очень мне близкий и дорогой, но вот ждёт ли он меня и нужна ли я ему? Этого я не знала, хотя и очень надеялась, что моё неожиданное появление не станет для него громом среди ясного неба и мы, наконец-то, разберёмся в наших окончательно запутанных отношениях.
Все наши встречи были какими-то странными и нереальными. Почему-то когда он неожиданно появлялся с цветами и вином на пороге моей одинокой и до тошноты тихой, уютной квартиры, у меня, как назло накапливалась масса неотложных дел. Послать которые "к чёрту" мне не хватало мужества. И, сидя за поздним ужином с бокалом шампанского я, усталая и измотанная, сонно слушала его рассказы, мысленно ужасаясь - сколько всего я не успела сделать.
Разумеется, я прекрасно понимала, что однажды ему надоест приезжать из своего чёткого и отлаженного, как часовой механизм -
- мира другого города, в мой немного суматошный, расхлябанный мирок. В котором сломанный каблук туфли или выговор начальства равнялись по масштабу с мировой катастрофой, но ничего не могла с собой поделать. Его любовь и терпение заставляли меня изменить свою жизнь, а я никак не могла на это решиться. По своему легкомыслию, я не предала значения печальному прощальному поцелую, когда он уезжал. И какой-то обречённости в движениях, но вот уже несколько месяцев он не звонил. А его телефон или был занят, или тупо требовал оставить сообщение.
Я очень боялась потерять этого человека, но с каким-то маниакальным упрямством крутилась в своём никому не нужном водовороте дел и событий, по-детски пытаясь отложить серьёзное решение наших отношений на потом. На завтра...
И вот теперь, мысленно проклиная своё сумасшествие и, где - то в душе восхищаясь, как это я решилась всё бросить, взяв сумку, набитую до отказа самыми необходимыми, как тогда казалось, вещами; купив билет на междугородный рейс автобуса, вот уже пять часов ехать неизвестно куда и зачем, рассматривая мир через пыльные ШТОРКИ видавшего виды "Икаруса".
Но, когда прошел первый порыв восхищения от собственного мужества, я стала подсчитывать неприятности, которые обязательно обрушатся на меня при возвращении. Фантазия рисовала неизбежный выгозор, перешептывание подруг и недоумение знакомых.
От ужасов грядущей расплаты меня вернул в действительность тот факт, что автобус достаточно долго стоит на обочине, а измученные долгой ездой и жарой пассажиры потихоньку выходят из автобуса, чтобы размять ноги и подышать свежим воздухом.
Вот только этого мне ещё и не хватало!
Неловко переступая через полосатые набитые дорожные сумки некстати растыканные в проходе, я пробралась к водителю, матерившему с завидным трудолюбием правительство и бестолковость ремонтных служб своего автопарка.
Мой робкий вопрос "Надолго ли мы застряли?" - казалось разозлил его больше, чем поломка автобуса. Он смерил меня взглядом, почему-то остановившись на созерцании моих ног, сердито рявкнул, что поломка серьёзная и мы простоим не меньше часа, а то и двух, - отвернулся, давая понять, что моё любопытство не ускорит ремонт.
Господи, ну какая же я дура! Надо было ехать поездом! Теперь нечего делать, придется осматривать местные достопримечательности. Выбор был невелик. Старый покосившийся домик с заброшенным садом недалеко от обочины дороги и необъятное поле, которое начиналось и продолжалось сразу за неизбежной лесопосадкой. Вдалеке свозь голубую прозрачную дымку сумерек синела небольшая рощица.
Пассажиры автобуса разбрелись кто куда. Некоторые, сплотившись небольшими группками обсуждали насущные проблемы, а кто-то полез помогать водителю, выкладывая свои познания автомобильного дела и пытаясь произвести впечатление на женщин.
Нет! Это только такая неудачница как я, могла оказаться где-то у чёрта на куличках, рядом со сломанным автобусом и забоошенным домом. В таком доме наверно живут привидения или с ним связаны жуткие рассказы о висельниках и ведьмах?! Но я тут же отогнала эти глупые мысли. Вот, что значит просмотр фильмов-ужасов по вечерней программе нашего телевидения.
Ладно! Не сидеть же в душном, пропахшем потом и пылью автобусе. И я с видом первооткрывателя храбро отправилась к дому.
Остряки из тесной мужской компании моих попутчиков предложили мне своё общество, но,наткнувшись на мой взляд, замолчали и минут через пять до меня донёсся их дружный гогот.
В саду пахло полынью и матиолой, а легкий ветерок тревожно что-то шептал старой груше, перелетая и прислушиваясь к шелесту яблонь. Каблуки моих туфель глубоко грузли в земле. Роскошный куст отцвевшего шиповника, раскинувшегося почти посреди сада, умудрился сделать порядочную затяжку на моей новенькой светлой юбке, когда я по неосторожности обожглась о густую, будто бы нарочно высаженную обширной плантацией, крапиву. Казалось, что сад не пускает меня к дому. Некошеная трава то и дело ловила меня за ноги запутываясь за каблуки.
Дом встретил меня неприветливо. Вообще-то это был уже не дом, а обломок чьей-то жизни, брошеный у дороги за ненадобностью. Веранда со сломанными перилами и облупленной краской отпугивала трухлявыми прогнившими досками пола. Окна перекосились, неровные осколки стёкол словно наблюдали за мной с немым вопросом - "Что тебе здесь нужно?".
И действительно, с какой стати на ночь глядя меня понесло в этот дом? Я толкнула дверь, но эта рассохшаяся старая дверь меня не впускала. Здорово перепачкав руки и рукава летней куртки, я таки вошла в дом, оставив дверь приоткрытой.
Небольшая комнатка в три окна с таким же гнилым полом, как и на веранде, показалась мне даже уютной, но какой-то пустынной, несмотря на остатки мебели, пахла сыростью и ещё каким-то особенным запахом нежилого дома. Только через разбитые стёкла окон ветер доносил из сада вечерний аромат матиолы.
Летний вечер ещё только вступал в свои права, придавая необычность старому, изъеденному жуком и почему-то забытому комоду, нескольким сломанным табуреткам и тусклому желтому зеркалу в деревянной безыскусной раме с небольшим колченогим столиком.
Зеркало стояло как раз напротив двери, между двумя окнами мне почудилось, что в его отражении кто-то тоже переступил через порог и стоял в нерешительности оглядывая комнату. Опасаясь сломать ногу и по возможности стараясь не зацепиться за провалившиеся доски пола, я подошла ближе к зеркалу. Рядом на комоде в облезшем, надщербленном, с подтёками парафина блюдце стоял серый огарок свечи.
- Надо же, - мелькнула мысль, - кто-то всё же сюда приходит, иначе зачем здесь свечка?
Нащупав з кармане зажигалку, я зажгла огарок взяв в руки блюдце. Из зеркала на меня посмотрела немного перепуганная женщина с рассыпанными в беспорядке по плечам волосами. В этом зеркале моё отражение было другим, не таким я его привыкла видеть в ярком свете. Женщина выглядела моложе меня, а глаза, мои глаза, смотрели таинственно и отрешённо. Наверно, загадочность им придавали два огонька-отражения мерцающей свечи в зрачках.
Мне стало жутко, собственно я никогда не боялась зеркал. С детства я любила смотреться в зеркало, ожидая увидеть там что-то таинственное и необыкновенное. Но, кроме своего ненаглядного отражения, не находила там ничего. Мне всегда казалось, что отражение пытливо изучает меня и хочет со мной поговорить но, видимо я не оправдывая его ожидания, и оно равнодушно смотрит на меня, отворачиваясь когда я отхожу от зеркала. Неужели и теперь оно мне ничего не скажет? Неизвестно почему я внимательно всматривалась в глаза женщины за стеклом и сказала.
- Здравствуй!
- Здравствуй, - глухо прозвучало в комнате. - Ты боишься?
Я чуть не выронила свечу. Пламя задрожало и мне показалось, что моё отражение - живой посторонний человек по ту сторону стекла. Несмотря на страх, мне стало любопытно. Торопливо поставив свечу на столик перед зеркалом и придвинув одну из наиболее целых табуреток я села (забыв что испачкаю пылью юбку) так чтобы отражение было передо мной.
- Ты боишься? - так же глухо прозвучал вопрос. Я отрицательно покачала головой, но услышала, как безумно вопил мой страх.
- Да!
- Почему? Ведь люди бояться того, чего не могут понять. Страх неизведанного заложен у них в генах. Но я только твоё отражение. Так чего ты боишься?
Здравый рассудок подсказывал, что такого не может быть. Банка коктейля, выпитая в дороге, не вызвала бы настолько опьянения, температуры тоже нет. Отражение с улыбкой наблюдало, как я лихорадочно ощупываю свой лоб. Мне стало смешно. Когда случается что либо неожиданное всегда начинаешь подозревать, что что-то не так с психикой. Но моё любопытство не хотело слушать голос разума. В конце концов не каждый день говооишь со собственным отоажением.
Пьянящий запах матиолы и атмосфера тайны как в детстве, пустой заброшенный дом, зеркало с говорящим отражением - всё казалось мне нереальным, как будто я оказалась во сне или сказке. Но мне не хотелось просыпаться.
Испугавшись, что сказка закончится, я хотела как в детстве рассказать, что мне страшно а реальном мире, где надо быть сильной и расчётливой, и где я чувствую себя очень одинокой и беспомощной, и совсем не знаю как жить дальше.
Отражение внимательно посмотрев на меня, повторило мой жест. Я снова услышала очень знакомый приглушённый голос.
- Я часто смотрю на людей из зеркал, когда они наедине с собой и вижу их слабости. Я знаю в чём их беда. Они потеряли веру в жизнь. Поэтому-то многие уходят в иллюзорный мир алкоголя и наркотиков. Самые слабые спасаются бегством от себя. Люди создают себе параллельный мир фантазии, а некоторые - мир амбиций и честолюбия. Каждый по-своему убегает от реальности, которую создаёт сам. Но, создав определённый мир, редко находит там себе место. Многие живут сегодняшним днём, убегая от него.
Я хотела возразить, но моё отражение перебило меня.
- Вы создаёте свои государства, которые вам не нравятся, придумываете законы, которые потом нарушаете, убиваете друг друга и ради денег идёте на преступления. В сущности, нормальная по вашим нормам человеческая жизнь. Но вы забываете что она быстротечна. Для чего вы пришли в этот мир?
Я удивлённо взглянула на неё. Женщина в зеркале больше не повторяла мои движения, а сидела и смотрела мне в глаза, словно желая улышать нечто, что было для неё очень важно.
При всей нереальности ситуации, я не ожидала такого. Чтобы окончательно не удариться в панику, я забормотала.
- Мы живём как можем. Жизнь нас делает такими. Когда заботишься о куске хлеба, всё равно какими методами ты его заработал и кто при этом страдает. Редко кто из нас рождается законченным негодяем, но житейские проблемы заставляют...
Я осеклась. То, что я называла своим отражением, резко встало со своей табуретки и плавно прошло к комоду. Неровное пламя свечи освещало её в точности похожий на мою фигуру силуэт со злополучной затяжкой на юбке, но вела она себя совсем не так как нормальное отражение в зеркале. Она порывисто подошла очень близко к стеклу, разделявшему нас и ещё более приглушённым голосом проговорила.
- Неужели ты не понимаешь? Вы разучились думать. Думать как вы живете. Дальше закона, что прав только сильный, вы не продвинулись. Вы сами создали свой мир со всеми его глупостями, жадностью и насилием. Вы боитесь вернуться и страшно идти вперёд. Разврат и обман возводите в уровень закона. Вы оправдываете то, отчего потом сами страдаете...
Подул лёгкий ветерок пламя свечи затанцевало. Мне показалось, что эта женщина надо мной издевается. Чего она от меня хочет? Чтобы я кинулась к людям с проповедью, что живут они неправильно? Да вот моё отражение в зеркале знает рецепт счастья, утверждая банальные истины. Какое мне дело до того, что люди разучились думать? 0ни просто люди со своими слабостями и ошибками. Мне бы в своих проблемах разобраться, а отражение между прочим могло и подсказать.
При неровном свете свечи женщина по ту сторону зеркала стала таять, как будто темнота поглощала её, а голос стал звучать тише.
- Ну что ж, ты напрасно споришь со мной. Вспомни сильные умы увлекают много глупых и запутанных голов. Этот старый философ-безбожник знал, о чём говорил. От вас, и только от вас зависит, какими вас запомнят и какими эпитетами назовут ваше время. Хотите вы этого или нет, но ваше "сегодня" перейдёт во "вчера" став историей, но что оно оставит тем, кто придёт за вами? Мне не совсем понятно, чего ты ждёшь от меня? Я не стеклянный оракул, чтобы поучать и направлять. Я всего лишь отражение в зеркале. Загляни в свою душу и спроси себя. Мои прописные истины в том, что вы часто сами проходите мимо вашего счастья, а потом проклинаете судьбу, что она жестоко обошлась с вами. Человеку дано право выбора, а сделать правильный выбор или допустить ошибку - это уже ваше дело.
Как буд-то проснувшись, я огляделась. Сказка изчезла. В комнате стало совсем темно. Слабый мотылёк свечя бился и освещал часть комнаты. Разбитые оконные стёкла, трухлявая мебель, густой слой пыли на столике местами вытерт рукавами моей куртки. Я ещё раз посмотрела на женщину, сидящую передо мной. Теперь она действительно была только отражением и смотрела отрешенно и безучастно. Острее запахло сырость, а сверчки стрекотали песню уходящего лета.
Мне здесь больше нечего делать. Я встала и, взяв свечу, пошла к двери. У двери остановилась и оглянулась. Женщина в зеркале тоже уходила но, поймав мой взляд, грустно улыбнулась.
Задув свечу, я поставила её на подоконник а выходя из дома не
стала закрывать дверь...
НАВАЖДЕНИЕ.
Если бы города создавались звуками музыки некоторые здания казались бы построенными из мрачных, торжественных аккордов, другие же как буд-то возникли в танце под звуки светлых, сказочных мелодий.
Готорн.
В который раз она просыпалась.Просыпалась от тоски и какой-то неясной тревоги.
Она во сне слышала зов. Это было как наваждение, как ночной кошмар, который заставлял просыпаться и тоскливо сидеть, глядя в темноту широко раскрытыми глазами.
Она нехотя вставала, шлепая босыми ногами, подходила к окну. Небо равнодушно мигало ей звездами и только луна, хитро усмехаясь из-за тучи, звала её. Звала туда, где был Он.
Он - её Город. И опять повторялся сон.
Она шла по неровной мостовой старого Города. Звук её шагов эхом отскакивал от массивных стен и возвращался к ней. Улицы запутанными лабиринтами приводили её к площади перед старой ратушей.
Флюгер на башне ратуши завидев её вертелся на ветру выговаривая: - "Уходи!Уходи!" Но она шла к Нему, к своему Городу. Её сердце взволнованно стучало в груди и ей казалось, что этот стук слышат люди, мирно спящие в домах её Города. А Город ждал...
Он знал, что она всем своим существом слышит его и идёт на зов. Поэтому звал...Он поглощал её, захватывал и манил, путая кривыми, небольшими улочками, неожиданно раскрывая пространство площадей как объятия. Только с ней Город чувствовал себя спокойным и необходимым .
Улицы, расстилаясь, выводили её к собору: громоздкому и торжественному, застывшему раз и навсегда от собственного величия. Она остановилась и прислушалась.
На ратуше ворчливо и осуждающе скрипел Флюгер - верный и вечный страж Города. Он оберегал Город от неё, но она не сердилась.
Где-то высоко в шпилях и куполах храмов, непоседливый озорной ветер выводил полонезы и вальсы. Музыка звучала откуда-то издалека, постепенно набирая силу. А Город подхватывал её и кружил древними улицами, рассказывая их люботытные истории, ненароком открывая свои раны. Но редко рассказывал, как много у него ран. Он знал, что ей будет больно.
Больно было Городу, когда она уходила. Конечно, он понимал, что этот танец не может продолжаться вечно. Хотя она и, была частью Города, но и он был всего лишь только частью её. Потому что жила она в маленьком, уютном, погруженном в себя городке, который настолько был озабочен своей историей, что тихо дремал под грузом нескольких сотен лет.
А Город был уверен, что её душа, разрываясь на части, остаётся с ним и поэтому, взяв в союзники ночь, тосковал и звал её.
Легкомысленному ветру надоело резвиться среди крыш, и он в последний раз пролетев улицами, улетал к реке. Музыка умолкала. Город вздыхал.
В соборе вздрогнул древний орган. Хриплый вздох прокатился под старыми сводами, потревожив сон мраморных изваяний и затих где-то в глубине позолоченного алтаря. Сквозь сон люди слышали этот вздох.
Глупые люди! Они вообразили себе, что Город построен для них. Они как муравьи днем суетились на его улицах, выворачивая многострадальные камни на мостовых (делая их щербатыми) и лили гадкими заплатами этот вонючий липкий асфальт. Они разрушали старые дома, не замечая, как разрушают кусочек себя, а эти кусочки складывались в мозаику, нанося Городу ещё одну рану.
Но Город не сердился на них. Он позволял им жить в нём. Ежедневно Город смотрел своими окнами и витражами, наблюдал за людьми из маленьких окошек мансард. Но люди не замечали этого. Они не знали и не хотели знать, как настойчиво Город просил их взглянуть новыми глазами на его самые неприметные улицы и дома; услышать занимательный рассказ этого длинного как палец храма (именуемого в путеводителях для туристов шедевоом Х111-ХУ1 века).
Город не грозил им, а многозначительно, подняв как перст храм, призывал: "Слушайте! Слушайте эту каменную симфонию. Единственную и неповторимую музыку соборов и башен. Поймите и откройте ваши сердца!"
Но люди не слышали этой музыки.
Они жевали на ходу и целовались. Презрительно фыркая, автомобили увозили их куда-то. Старые трамваи надсадно крича - забирали одну толпу людей и на смену ей тут же волной подкатывала другая.
Люди бросали на Город быстрые дежурные взгляды и измятые бумажки. Иногда ради скуки рассеяно бродили по улицам. И вечно спешили.
Спешили в свои новые, одноликие микрорайоны, которые тоже назывались Городом, но душа этих микрорайонов была: уставшая, нахально-молодая и неугомонная.
А Город тосковал.
Люди не понимали его тоски и только удивлялись - отчего свеже отоемонтированяые Фасады старых домов - оседали, а стены плакали, отламывая узорную лепку балконов; усталые атланты и гротескные грифоны - давали трещины, а старые гордые гербы и изящные гирлянды амуров и безносых богинь на зданиях давно были заляпаны, стёрты и сломаны - утомлёнными вечно ругающимися малярами?
Равнодушие убивало Город. Он чувствовал себя старым и ненужным .
Только по ночам, когда хитрая сводня-луна приводила её к Городу. Он менялся, выставляя, как драгоценности свои самые удачные дома и парки; пытался вести диалог, отвечая на её вопросы надписями-отчеканеными готическим шрифтом архитекторами, на стенах домов. Город чувствовал, что она их понимает и задаёт новые вопросы .
Великие зодчие и мастера создали самые чудесные иллюзорные в своем реальности дома, соборы, башни - и страшно гордились. Но они не знали, что это он - Город подсказал им проэкты и забрал чх ДУШИ ...ставшие его душой. А она знала. Это была их тайна.
Желая понравиться, он распахивал перед ней двери своих картинных галереи, где как в семейном альбоме, на полотнах был он - Город. Весёлый и грустный в разное воемя. Каждый художник пытался показать свой Город и в этом Городе, представить себя так, что пейзажи одновременно были их портретами.
Но только она безнадежно-влюблённая, знала какой он - настоящий её Город.
Когда она уставала или грустила, город уводил её к своим башням - их было двадцать. При призрачном свете луны башни оживали и по очереди или перебивая друг друга, потешно ссорясь, рассказывали о своих смешных и героических названиях, но Город не позволял им долго болтать и ревниво уводил её дальше.
Только старый флюгер, видя всё сверху, укоризненно скрипел им во след.
А Город уводил её, обнимал своими стенами, зачаровывал узкими улочками. Она принадлежала только ему, растворяясь в нём. В этом загадочном и волшебном Городе, с его неумолкающими фонтанами, раскрытыми книгами площадей и надменными, неприступными соборами.
Ночь заботливо укрывала их и они исчезали из реального мира. Только ночь. Она и Город.
Она просыпалась с чувством потери чего-то дорогого, но на смену
горечи приходила надежда. Надежда, что это наваждение продлится,
что однажды Город позовёт её и больше не отпустит никогда. И тогда
её душа навсегда останется с ним. И только для неё будет бесконечно
продолжаться сказка Ночи и Города.
СКАЗКА.
Посвящается Наташе Т.
Сказки. Воспоминания детства. Только в детстве можно по-настоящему удивиться узнав, что Земля круглая а мы с неё почему-то не падаем. Только в детстве, время тянется нестерпимо долго и за дань можно успеть разодрать коленки в поисках приключений, разбить любимую мамину вазу, и, стоя в углу, мечтать стать как можно скорее взрослым, надеясь на прекрасное завтра. Где всё закончится благополучно, как в сказке.
Но мы повзрослели и поняли, что в жизни не все так просто. Мы раздражённо восклицаем: "Не рассказывай сказки!" - слыша неправдоподобную, на наш взляд историю. И с уверенностью взрослого человека не верим в сказку. Может потому, что в нашей жизни сказка так причудливо переплетается с явью, а мы с высоты своих лет видим только реальность и отказываемся верить в то, что сказка зовёт нас.
Но это вступление. Итак сказка о принцессе, а может ещё о чём-то...
У окна сидела принцесса. Возможно она не была принцессой -- это совсем не важно. Она была той, кто ждёт. Ведь, как известно, во всех сказках именно принцессы ждут своих принцев. И пусть на них не всегда атласные платья, а в нашем мире они могут ходить просто в джинсах, но они остаются принцессами несмотря ни на что.
Итак продолжим. У окна сидела принцесса. В комнате было тихо и уютно. Любимые книги стопкой лежали на столе, а альбом для рисования и карандаши спокойно дремали между баночками с акварельной краской. Принцесса пыталась нарисовать Время но Время ускользало от неё. Являясь и напоминая о себе только тогда, когда ему хотелось. Устав бороться со Временем, принцесса долго просиживала у окна, мечтая и вглядываясь в прозрачные стекла.
Её окно было сделано очень причудливо. В нём не было времени года, но в нём было настроение принцессы. Очень старый мастер-волшебник судьбы, изготовил стёкла окна из льдинок, которые никогда не таяли и на них можно было разглядеть тончайшие узоры ослепительно-белых хризантем розоватые цветы яблонь и голубовато-желтых лилий. Эти льдинки были крепко среплены искусным узором рамы из чёрного дерева. Они были настолько прозрачны, что когда наступал вечер, принцесса отражалась в этих стёклах и казалась особенно красивой.
За окном шумел мир, в который не хотела выходить принцесса. Ведь в этом мире не было сказки.Там была грубая реальность. А в этой реальности даже принцесса превращалась в нищенку. Главным волшебником в этом мире было золото. Оно было в глазах людей населявших этот мир, в их поступках, потому что, только золото могло сотворить там сказку. Оно могло сделать и купить там всё. Всё, кроме любви. И поэтому, принцессе было неуютно в мире реальности, ведь она так ждала любви.
Принцесса сидела и смотрела на своё отражение в оконном стекле . Мокрый лист берёзы прилип к окну, а дождь выстукивал свою печальную песенку. И было непонятно - слезинки ли катятся из глаз принцессы или холодные дождевые капли, стекают по стеклам. Дождь складывал свой плащ, усыпанный каплями.
Приходила уставшая, раздражённая зима и стучала снежной крупкой по льдинкам рассыпаясь лёгким, пушистым снегом. Снежинки запутывались в волосах и белая сверкающая диадема украшала голову принцессы. Принцесса ждала. Сколько себя помнила, она всегда ждала.
Время соскальзывало со старых холстов картин и мягко подкрадывалось к ней. Но она всегда слышала его приход, потому что, все часы начинали ГРОМКО отстукивать минуты, месяцы, годы. Время подходило к принцессе и тонкой кисточкой рисовало морщинки на её лице, стирая яркие краски. Песок в песочных часах высыпался, превращая снежную диадему в седину. Но принцесса не боялась времени, она ВЕРИЛА, что с приходом принца всё изменится.
Самым неприятным и непрошеным гостем к ней приходило Одиночество. Оно всегда было сдержанно и бесцеремонно. Как хозяин оно распологалось рядом с принцессой. От этого ей становилось холодно и тоскливо, всё теряло смысл, а сердце замирало. Водрузив на нос круглые, сломанные очки и раскрыв свою огромную, потрёпанную книгу, одиночество монотонно читало принцессе о неудавшейся жизни, о глупых надеждах и о потерянных шансах. Оно мучило принцессу, но она ничего не могла с ним поделать. Она свыклась с Одиночеством.
Принцессе снились странные, удивительные сны. В одном из таких снов она видела реку чистую и глубокую, с медленным, степенным течением. Крутой утёс нависал над рекой мрачной глыбой. А она, сидя на краю утеса, пела чудесные песни. Эти песни увлекали многих. Они приходили к ней, говорили что-то о любви, иногда пытались увести с собой. Но принцесса всё равно оставалась на утёсе. В ответ они называли её злой и жестокой, даже придумали ей имя - Лорелей, нежное, как льющаяся вода. Как струящиеся волосы которые она так любила расчесывать золотым гребнем.
Лорелей почему-то вызывала у людей самые разные эмоции. Одни её проклинали. Другие - жалели. Люди даже придумали, будто бы она ведьма, злая колдунья, которая губит всех своим сатанинским пением. Они никак не могли взять в толк, как можно сидеть на скале и петь какие-то песенки, когда вокруг столько достойных и приличных людей. Им конечно её песенки ни к чему, но ничего - займётся хозяйством и дурь из головы выйдет. Так думали те, кто её жалел. Ну а если с дуру или ещё с какой другой причины кто-то прыгал с утеса или тонул в реке, все были единодушны - это она, ведьма проклятая сгубила.
Но Лорелей не хотела ничьей смерти. Она удивлялась как они не могут понять - что она просто ждёт. Ждёт своего единственного, ради которого и поёт свои завораживающие песни. А остальные ей просто не нужны.
Во сне принцесса вздыхала. Всё заволакивал радужный туман. Краски смешивались, рисуя такие близкие и знакомые лица Сольвейг и Ассоль. Они манили её к себе, но принцесса лишь тянула к ним руки. Они постепенно таяли в цветном, фантастическом тумане.
Сольвейг печально смотрела на принцессу своими синими глазами и говорила, что знает о том, что однажды принц прийдёт и поймёт, что она принцесса - его единственное счастье. Может быть он где-то далеко, в плену у Снежной королевы, богатой, красивой, но холодной. Его сердце застыло, но ожидание и вера растопит лёд и он обязательно вернётся к принцессе.
Ассоль счастливо смеялась, желая счастья и уплывала под алыми парусами Надежды. Принцесса знала, что их сказки сбудутся, а в жизни даже у чудесного окна, всё не так как в сказке.
Она знала, что золотой гребень может быть просто деревянным. Что на глазах ни капли дождя, а самые настоящие слезы. Слезы от того, что ждать нет больше сил. После длинных, безсонных ночей опухают глаза. Одиночество день за днем усиливает тоску и убивает радость. А принц, если действительно и вырвется из плена Снежной королевы, захочет ли принять её любовь? Ведь любовь не деньги и не золото, для некоторых стоит слишком дешево.
Но принцесса ждёт и надеется, что однажды принц всё же прийдет. С его приходом трусливо спрячется Одиночество, счастье сотрёт с лица все морщинки, которые нарисовало безжалостное Время. Лопнет заколдованное окно, за которым будет мир, где правит Любовь. И как страшный сон забудется время, когда по щекам текли слезы отчаяния и тоски.
Но вот сбудется ли это - принцесса не знает. Она ждёт. А пока
она ждёт - сказка остаётся не законченной потому, что жизнь - лучший
сочинитель - придумывает самые неожиданные развязки.
ИНТЕРВЬЮ С НИЩЕТОЙ.
Моя отвратительная привычка опаздывать опять меня подвела. Мои друзья наверно, уже расположились в вагоне, закинув на полки рюкзаки и сумки, вспоминают меня не злым, но язвительным словом.
Еще бы, добрая четверть необходимых для похода в горы вещей, старательно упаковачых в две объёмистые дорожные сумки укоризненно стоят У моих ног а я как дура, в который раз надоедаю дежурной в справочном бюро вокзала своим идиотским ВОПРОСОМ: -"Когда следующий поезд?"
Почти две недели мы обсуждали нашу поездку. И вот, когда наконец-то все вырвались из ИНСТИТУТОВ и, уладив проблемы с отгулами на работе -собрались отдохнуть от городской суматохи у костра, покормить горных комаров и почувствовать себя первооткрывателями сотни раз исхоженных карпатских вершин, - я позорно опоздала на поезд.
Дежурная нарочно противным голосом мученически закатывая глаза втолковывает мне, что до следующего поезда ещё два часа, думая наверно, что если я ещё раз к ней СУНУСЬ она меня с удовольствием отправит несколько дальше Карпат.
Легко сказать два часа. Чем можно заниматься на нашем провинциальном вокзале такую УЙМУ времени? 3асесть в зале ожидания? Но там практически нет свободных мест. И абсолютно никакой гарантии, что, если такое и удастся отыскать тебе в бок не уткнется чей то грязный ботинок. И почему люди вообразили, что в зале ожидания можно спать? Представь что может присниться если спишь в душном, пропакщем потом зале. Этот острый неприятный запах вокзала намертво въедается в одежду и волосы. Да, до европейских вокзалов нам ещё далеко. Совсем не майская холодная погода не располагает долго торчать на улице. Ещё этот никому не нужный дождь тщательно поливает прибывающих и отбывающих людей, зачем -то толпящихся на перроне.
Неуклюже побродив по шумящему вокзалу я смогла найти более спокойное место для своего длинного ожидания и вышла под навес на привокзальной площади. Конеччо же, все скамейки заняты. Усевшись на СУМКУ я стала обдумывать как убить время. Есть не хочется. А может, сдать сумки в камеру хранения и пойти пошататься под дождём по городу? Интересная мысль. Только вот, собираясь в горы, среди уймы нужных и не НУЖНЫХ вещей, мне как-то не пришло в голову взять зонтик. Поход по ГОРОДУ отменяется.
Я представила себе: какой у меня глупый вид. Сижу на сумке, не выпуская из рук ручки второй ХОРОШО напакованой продуктами и четами.(А ВДРУГ потянут? Вокзал есть вокзал. Верчу головой как сова, разглядывая людей.
Вот убогая старушонка обходят потенциальных пассажиров, что-то причитая в полголоса и собирает дань. Она,засеменила ко мне. Я порылась в кармане куртки и, найдя мелочь приготовилась покорно выплатить свою часть.
Ну да, кочечно, у неё сгорел дом или украли деньги, или ещё что-то в этом роде. Старушка действительно подошла ко мне и гнусавым голосом запричитала: - "Подайте Бога ради, на хлебушек." В её глазах было такое всепонимание и прошение и какая-то робкая надежда, что мне стало стыдно за свои мысли. Сунув ей мелочь я спросила, где она живет. Быстрый, распахнутый взгляд застигнутого врасплох человека и опять всепрощение и усталость в глазах . Сухой, совсем не гнусавый , колкий ответ, как буд-то бы фразу проговорила не она:
- А тебе разве не всё равно?
Я замялась. Ну конечно же мне всё равно. По крайней мере, к себе я её приглашать не собиралась. Не ПОТОМУ что я такой чёрствый человек. Просто у меня своих проблем предостаточно. Видимо прочитав мои мысли, старушонка усмехнулась а я зачем то скороговоркой стала оправдываться что опаздала на поезд, а до следующего ещё куча времени.
- Если хотите присядьте рядом и быстро пододвинула ей вторую СУМКУ. Казалось старушка растерялась затем суетливо и как-то угодливо, по-стариковски тяжело села, вопросительно глядя на меня. Я деликатно поинтересовалась откуда она. Старушка задумалась. Я её не торопила, отметив про себя что У неё действительно удивительный взгляд. Добрый, немного печальный, но такой мудрый понимающий только где-то в глубине глаз затаилась лукавинка.
- Каждое утро я выползаю из своей норы, начала она, и иду к людям. Конечно в непогоду они не слишком щедрые, но ничего, авось бог даст, и хоть немного тепла удастся выпросить. День только начался а мне кажется что я уже вымокла до костей. Мои старые кости уже давно превратились в туман, а грязные обноски - в пласты грязи. За столько веков и не удивительно. С тех пор как появились эти жалкие, презренные деньги, с тех самых пор появилась и я - Нищета.
Я обеспокоенно заёрзала, не вымажет ли она мне сумку, но моя собеседница усмехнулась: - "Да не волнуйся ты, ничего с твоей сумкой не случится."
Нельзя сказать что меня это утешило. Но переживать из-за сумки было не вежливо. И я вся превратилась в слух.
- "Я выползаю из трущоб и даю приют тем, КОМУ уже не на что надеяться", - как ни в чём не бывало продолжила она. Со своим извечным стоном: - "Подайте люди добрые", - в лохмотях и обносках заглядываю в вапг" "жна и, синея от холода, СТУЧУСЬ в ваши двери, в надежде на мелкую монету или кусочек хлеба. Я столько видела горя и слез что их хватит затопить не один город. Но для вас ваши слезы - вода. Вы их не жалеете и не чувствуете чужую боль. Вы вечно спешите.
Я столько раз замерзала, где нибудь на помойке питаясь отходами вашего благополучия что уже разучилась чувствовать боль. Только холод. "Подайте немного сострадания чтобы согреться!"
Налетел порыв ветра и дождь заморосил у нас под навесом. Но я не передвигала сумки, боясь перебить её. Старушка оглянулась:
- Что ж этот проклятый дождь никак не угомонится? Помнится такой же дождливый холодный день пару веков назад. Пышные позолоченные кареты, богато разодетые дамы с кавалерами - музыка, смех. Был благотворительный приём в пользу бедных. По обыкновению я подбежала к одной карете, где сидела дама со взбитой напудренной причёской и вполголоса что-то говорила своему спутнику. Дверь была приоткрыта, а я просунув голову внутрь попросила монетку. Но атласная расшитая шелком женская туфелька оттолкнула меня и, под взрывы смеха на мостовую, в грязь упал золотой. Я подняла его, униженно кланяясъ вытирая о ТРЯПКИ своей одежды. Но золотой был холоден как кусочек льда, в нем не было сострадания.
Да вот позднее когда голодный народ казнил своих королей, чтобы погрузить страну почти на столетия в кровь. Эта дама, растрепанная и обезумевшая от страха, шла к эшафоту под оскорбительные выкрики толпы. Она ломала руки и молила о милосердии, как из века в век умоляю я людей. Я вернула её золотой обезглавленному бездыханному телу. Там, куда она отправилась он её не согреет .
Слушая старуху, я не знала, что и думать. Она говорила странные вещи. Я решила ей подъиграть" - "Значит Вы давно живёте и Вас создали деньги?"
Она посмотрела на меня как на неразумного ребенка - лепетавшего бред и, не обратив внимания на иронию, продолжила.
- Меня создали не деньги. Они - только кусочки металла, за КОТОРЫЙ люди продают свои души, здоровье, жизнь. Меня создали вечные войны и бездарные политики. Короли и тираны - все кому не тертится доказать своё величие, окружая себя интригами и лестью, развязывая страшные войны, и поливая землю кровью. Вашей кровью!
Я всегда там, где грабёж и насилие. Я заползала в города и страны вслед за толпами мародёров и проституток, под грохот торжественных фанфар вместе с доблестными победителями. Сколько раз я видала как сильные забирают последние крохи у тех, кто послабее. Господи, люди, да когда же вы поумнеете? Неужели на этой громадной земле вам невозможно жить не вырывая у ближнего кусок хлеба или не забирая жизнь? Почему вы позволяете играть своими судьбами?
Я перевидала на своём веку немало великих мира сего. Многие из них - мои подданные. Люди сильные, но убогие душой. Рабы власти и денег. Всмотритесь в их парадные портреты. Там, за блеском наград и драгоценностей, за РОСКОШЬЮ тканей, - стою я! Я выглядываю из складок и портьер в будуарах их любовниц, - не прикрытая грязная Нищета! Это моей ценой оплачены великолепие и власть! Идет время, меняются вкусы и одежда, а число моих подданных не убывает. И по-прежнему как много веков назад, я прошу: "Подайте люди добрые." Добрые....
Это я заставляю их быть добрыми, протягивая костлявые руки к их кошелькам: - "Подайте!"
Рассказывая свою невероятную историю, она вертела замусоленый узелок из носового платка, трогательно завязанный тремя узлами. В нём слегка позвякивала мелочь.
Мне не нужны их деньги. Я прошу милосердия. Милосердия к тем кто выброшен из их общества. Когда они подают мне монеты - с ними отдают и частичку своего тепла. Только это тепло может хоть немного согреть меня в этом равнодушном и холодном мире. Посмотри на меня! Я стара и уродлива! Но разве не вы сделали меня такой?
Мне стало непонятно её слушать. По-моему она увлеклась. Обвинять меня всего лишь опаздавшую на поезд во всех бедах человечества, это уже слишком. Ещё, чего доброго, заявит, что по моей вине началась вторая мировая война. Но, очевидно, она не заметила моего возмущения и дальше обличала неблагодарное человечество.
Людям не нравится мой вид, когда я чистенькой старушкой иду опустив глаза и протягиваю натруженные руки за их добротой. Они, ворча, суют мне подаяние, а разве я много прошу? Поесть бы да попить чего. Разве не они выбросили меня на улицу? Разве такую долю я себе хотела, надрываясь на непосильной работе? А теперь я стара и никому не нужна. Мои слезы их не трогают. А мой стыд - не жжёт. Я не обвиняю. Я прошу "Подайте. Подайте - бога ради". Но меня гонят и бранят, если я замозанчым грязным ребёнком, тяну свои худенькие ручки за подаянием.Загляните в мои глаза и вы увидите вечную скорбь и безысходность. Разве я хотела, едва вступив в этот мир, выйти на его самую грязную окраину познав все его мерзости?
Мой взгляд упад на ее руки. Выдубленные временем, узловатые, со вздувшимися венами и навсегда запёкшейся землёй в трещинках пальцев, они чем то напоминали КОРНИ старого дерева, иступлённо цепляющегося за землю, несмотря на то, что вода и ветер уже почти вырвали его, но только эти корни всё ещё всеми пальцами держатся за спасительную почву.
...Я - ваша совесть. Что же вы наделали, люди? Неужели за столько веков мои слезы вас ничему не научили? И я по-прежнему в виде детей, жалких грязных стариков и бездомных старух, брожу по свету призывая вас к состраданию. Я, Нищета, пока только ПРОШУ у вас. У вас, У тех, кто уже почти стоит у меня на пороге. Вы меня презираете и отворачиваетесь, мои пронзительные вопли вас раздражают. Но как знать. Может быть однажды я к вам постучусь и никакие двери меня не остановят. А я не гордая. Я приду. Приду чтобы помочь понять что нет ничего более ценного, чем ваша человеческая жизнь. Что любой из вас боится и страдает чувствует боль и горе.
Я слушала её внимательно, но, если честно, не понимала: причем здесь я? Я живу своей жизнью, пусть не очень устроенной со своими горестями и радостями. Что я МОГУ сделать для этих обездоленных? А от её монолога я чувствовала себя неловко и неуютно. Вытащив из кармана скомканую пятёрку, я торопливо сунула её ей в руку. Старушка встала с моей сумки и взяв мои ладони а свои сухие, костлявые руки прошептала: - "Храни тебя бог детка." Мне нечего было ей ответить. Она уже скрылась в толпе, а я растерянно стояла рядом с сумками.
Громко и невнятно объявили о прибытии моего поезда. Подхватив свой багаж, я рванула к вагону чтобы занять место. Уже в поезде, устраиваясь У окна, я тщательно оглядела СУМКУ на которой сидела старушка. Действительно ничего не ПРИМЯЛОСЬ и нет следов грязи. Я опустилась на сидение и смотрела на людей, суетящихся на перроне. Нет, я не искала глазами свою собеседницу. Мне было грустно.
Людей набилось в вагон намного больше, чем рассчитывали проектировщики этих допотопных колымаг. И вскоре чья-то мокрая сумка, угрожающе зависла у меня над головой. Вот она жизнь. СКОРО тронется поезд и я поеду к друзьям. Буду целую неделю наслаждаться чистым горным воздухом, сбитыми о камни ногами и неизбежными шашлыками с костром и песнями под гитару. Как пикантный анекдот я расскажу о своём приключении и о странной старухе заявившей, что она - Нищета.
А может она ПРОСТО сумасшедшая?
НОЧНЫЕ ЗАРИСОВКИ.
Ночь - подошла к городу. Затем, словно раздумывая, медленно пошла по улицам, деловито поправляя свой синий бархатный плащ, ставший при свете фонарей - чёрным.
Ночь ходила по улицам и площадям, заглядывала в окна домов. От её взляда дома послушно гасили свои глаза-окна и только где ни где бросали ей вызов синеющие сквозь оконные стекла экраны телевизоров. Они спешили выплеснуть на уставших людей новости о всеобщем сумасшествии и непредвиденных природных катаклизмах.
Но Ночь уже владела городом, который постепенно погружался в дремоту и оцепенение. Она обходила свои владения, снисходительно глядя на ночные бары и кафе, делая их неистовую музыку неуместной и усмехалась, зная, что для них ночь наступит с приближением утра а, значит, их можно оставить в покое. Ночь проходила по спящим респектабельным улицам, направлясь к немного мрачноватому, но ещё великолепному дому, который, как она знала, с нетерпением ждал её прихода.
Этот дом был давним приятелем Ночи и имел своеобразный характер, но часто, закончив свой обязательный обход, Ночь входила в ещё красивые, изрядно источенные жуком, массивные двери, проходила в одну из пустынных комнат, садилась в своё любимое кресло и слушала старческое ворчание дома.
Дом был очень старым.
Его построили ещё во времена храбрых и отчаянных рыцарей, томных красавиц-шляхтянок, чьи портреты, загадочно и лукаво улыбаясь, теперь висят в музеях, пленяя потомков красотой моделей и мастерством художников. А этот старый, обветшалый дом помнил этих панн ещё совсем маленькими, непоседливыми девочками и гордыми, неприступными красавицами, ради взляда которых сходили с ума самые ветренные повесы того времени.
Дом пережил их всех.
Он пережил своих первых хозяев и других, более поздних, шумных, совсем неподходящих ему постояльцев. В нём даже находилась какая-то контора, не то нотариальная, не то ещё какая. Стрекот пишущих машинок и беготня сотрудников по коридорам доводили дом до мигрени. Он стал ворчливым и угрюмым, отпугивая посетителей, приходивших с просительными, озабоченными лицами по своим неотложным делам. В довершение неприятностей, какой-то "умник" выкрасил в ядовито-зелёный, казенный цвет коридоры, отчего у дома еще больше испортился характер.
Но шли годы. Менялись "власти". Дом оставили в покое и он тихо старел, ветшал, не в силах противостоять времени и погоде. Прекрасный, узорный паркет в его залах давно был снят и заменён дешевым, занозистым, а изразцовые печи - гордость голландских мастеров - разобраны и унесены хозяйственными жителями соседних, приспособившихся домов.
Ночь наизусть знала историю этого дома и совершенно не обращала внимание на его стариковское покряхтывание и брюзжание. Ночь интересовали люди. Уж кто-кто, а она знала о людях много неприятных вещей, но почему-то обижалась, что все свои оргии, разгулы и тёмные, не всегда приличные дела, они обстряпывали в основном ночью. Такие людишки ей давно уже были неинтересны, а дом так занимательно умел рассказывать о других, значительных на его взляд людях, которые когда-то жили или бывали в нём. Дом приветствовал Ночь и, по привычке ворча, что народ стал не тот, и нравы не те, начинал один из бесконечных рассказов о людях, чьи талант или красота заставляли вспомить былое величие.
Сегодня у дома было меланхоличное настроение и он начал рассказ с того, что принялся критиковать песни, гремевшие с утра до ночи из соседнего, как он выразился, совсем свихнувшегося ещё во времена модерна, дома.
А вот когда-то...
Неспеша лился рассказ и Ночь видела перед собой женщину изумительной красоты.
Комнаты и залы удивительным образом преображались. Потолки и стены были украшены тонкой алебастровой отделкой, на полу лежали турецкие ковры, напоминавшие клумбы или небрежно разбросанные гирлянды роз и лилий. На панно и гобеленах веселились резвые пастушки, застывшие в жеманных позах рядом с женоподобными, изнеженными пастушками. Похотливые, но очень смахивающие на козлов, фавны усладострастно подглядывали из-за зарослей за этой игривой пасторалью, напоминая о великолепии и упадке легкомысленного века рококо.
Посреди парадной залы стоял рояль, из его открытой пасти по дому разносилась волнующая музыка Пуччини. Женщина, стоявшая у рояля, пела арию из оперы о женщине-мотыльке и сама была похожа на легкую изящную бабочку, влетевшую в дом вместе с музыкой, и наполнившую его светом и радостью. Чистый, глубокий голос певицы уводил к берегам далёкой Японии, где дамы ходят в чудных платьях - кимоно, а храбрые, загорелые, американские моряки - влюбляются в хрупких, почти фарфоровых женщин, но жестоко бросают их ради подвигов и долга.
Видение исчезало, а память дома открывала новую страничку воспоминаний. Стиралась грань времени и перед очарованной рассказом Ночью появлялся композитор - тонкий, белокурый, с подвижным, нервным лицом. Он смешил всех, подражая походке и привычкам какого-нибудь общего знакомого, буквально перевоплощаясь в человека, которого изображал. Когда композитор, став серьёзным садился за рояль, его музыка была настолько совершенна, что казалась чудом, а импровизации и экспромты раскрывали причудливый мир фантазии, разговаривая со слушателями языком, понятным каждому сердцу и вызывая слезы восторга. Дом замолкал, но Ночь продолжала слышать ноктюрн, звучавший благодаря ярким воспоминаниям дома.
После несколько затянувшегося молчания дом, вздохнув, продолжал рассказывать, но уже о современнике композитора - о поэте. Его неистовые, патриотичные речи служили дому отголосками тех бурных событий, о которых дом ничего не знал, но догадывался по шепоту и разговорам домашних и гостей. Поэт читал стихи и поэмы, похожие на народные предания наполненные болью за свою растерзанную родину, настраивая дом на торжественный лад.
Все эти люди и их окружение создавали ту особенную атмосферу искусства так, что дом чувствовал свою значимость и гордился этим.
Он вскользь рассказывал Ночи о художниках и писателях, об искренне-честных людях и высокопоставленных глупцах, мнившихсебя покровителями и знатоками искусства.Сколько трагедий видел дом! Сколько сердец и судеб разбилось в этих стенах! Сколько сплетен и наветов пытались соткать здесь свою паутину, чтобы потом погубить и уничтожить кого-то...
Дом, вспоминая, кому-то сочувствовал, кого-то осуждал, но помнил абсолютно всё.
Его возвышенные воспоминания были бесцеремонно прерваны домовым, появившимся с невообразимым грохотом из запылённого угла комнаты.
Ночь отлично знала это весёлое, неугомонное существо, но после того, как съехали последние жильцы, ему было скучно, и он искал приключений, смеша своими проделками Ночь, и мешая дому серьёзно и многозначительно рассказывать истории о великих, на его взляд, да, наверно, и на самом деле, людях.
Отряхивая пыль и сетуя, что люди совсем сошли с ума, он беспардонно, но с видом оскобленного достоинства, стал жаловаться, что стоит только приличному и порядочному домовому отправиться в гости к своему приятелю, и немного там отдохнуть, завывая в старых, теперь уже ненужных, и поэтому заложенных, трубах, и раскидать в беспорядке сложенные, по его мнению, припасы и вещи на чердаке и в подвале, как эти ненормальные обзывают честного домового крысой, и вызывают каких-то людей в странных одеждах - "комбнезонах", как он высказался, с какими-то просто кошмарными насосами. От чего у него - беззащитного и почтенного домового случается совершенное растройство желудка и настроения, подозрительно кружится голова и делаются спазмы в области сердца. Чего с ним не случалсь уже лет сто. С тех пор, как один из владельцев дома занудно и с завываниями читал своим домашним душещипательный опус о жизни и смерти римских императоров.
Ночь с улыбкой наблюдала, как домовой устраивается на сломанном кресле - качалке, бормоча под нос, что люди - совершенно неблагодарные создания и абсолютно ничего не смыслят в ведении хозяйства, и пользуются бытовой химией совсем неправильно...
Но чувствуя недовольство дома, его брюзжание становится тише, пока наконец он не засыпает, вздрагивая и постанывая во сне, от пережитых тревог и волнений.
Но меланхоличное настроение дома проходит. Он кратко и сдержанно досказывает, что женщина-мотылёк исчезла где-то в далёкой, почти сказочной Аргентине, правда, потом, он слышал,что она, якобы вернулась, но в доме почему-то больше не появилась.
А белокурый весёлый композитор - уехал в неспокойную, сотрясаемую тогда резолюциями Францию, говорили, что он страшно болен и видимо климат и людская чёрствость его убили. Его сердце навсегда осталось на родине, а вот другого такого мастера импровизации дом больше не слышал. А что касается неистового поэта, то говорят - он, бронзовый, стоит в одном из скверов города. Но, как известно, бронзовые статуи в гости не ходят и совсем не читают стихи.
О других интересных людях дом обещал рассказать в следующий раз,
если, конечно, этот несносный домовой опять не отправится в гости
или, ради праздного любопытства, не влезет в ещё какую-нибудь неприятность.
Время Ночи истекало и она, не прощаясь, уходила из этого жившего
воспоминаниями дома. Шла сонными, но по утреннему новым улицами,
и покидала город до следующего вечера, чтобы опять войти хозяйкой
- исправляя или усугубляя глупости и ошибки, которые успеют натворить
за день люди. Кутаясь в свой, ставший голубым плащ, Ночь вспоминала
рассказы дома и исчезала в первых, робких лучах восходящего солнца.
РАЗГОВОР У ДОРОГИ.
Этот космос, один и тот же, для всего существующего, его не создал никакой бог и никакой человек, но всегда он был, есть и будет вечно живым огнем, мерами загорающимся и мерами потухающим.
Гераклид Эфеский.
У дороги сидел старик. Так сидят люди, которые устали от дорог. Рядом с ним стоял кто-то, закутанный в плащ, а может это было покрывало.
- Ты был молодым, старик? - спросил кто-то.
- Не знаю,- ответил Старик,- если и был, это было давно.
- Вот как!- засмеялся кто-то,- Ты стар и глуп! Ты всё забыл и теперь сидишь здесь скорчившись как нищий!
- Хорошо, пусть так. Но зачем ты стоишь здесь как тень? - спросил Старик.
- Зачем?- удивилась Тень. - Да потому, что эта дорога никуда не ведет и нигде не кончается. Потому что я всегда стою там, где ничего не кончается. Потому что только со смертью начинается жизнь и только с жизнью открывается бездна. Ты доволен, старик?
- Я доволен,- это моя дорога,- устало произнес Старик.
- Старик, ты долго жил,- сказала Тень.- Разве ты не боишься жизни?
- Да, я жил долго, но я не боюсь и смерти,- ответил Старик.-
- А кто же ты? Жизнь или Смерть?
- Я Вечность!- ответила Тень.- Вечность того, что придумали люди. Я - Страдание, потому что, испытав страдания, люди научились ценить радости. Я - Зло или Добро, а где между ними грань?
- Я - Вечность...
- Ты слишком много говоришь для Вечности,- медленно произнес Старик.
- Да,- ответила Тень,- ибо Вечность- женского рода. У древних индийцев есть богиня Кали. У неё два лица. Лицо:любви, созидания, верности и лицо зла, разрушения, ненависти. А у меня - тысячи лиц. Каждому я являюсь в том обличьи, в каком он хочет меня видеть.Сколько людей пыталось сбросить покрывало с Вечности?! И всякий раз находили то лицо, которое хотели найти.
Я- Истина. Ибо истина многогранна. Смешно пытаться до конца понять мир, который вы, люди, сами создали и живете в нем по законам, которые не в силах выполнять. Что бы понять хоть малую толику того, что вы поставили себе целью, вам не хватает жизни. И где гарантия, Старик, что то, что вы поймете, не будет истолковано во зло тем, кто придет после вас? Тебе нечего ответить, Старик. Потому что из века в век появляется кто-то, кто пытается сбросить покрывало с Вечности и тогда вы на шаг приближаетесь к могиле. Не потому что вы этого хотите, а потому что вы так устроены и так устроен ваш мир.
- Так что же делать? - спросил Старик поднимаясь.
- Что? Что делать?- рассмеялась Тень.- Жить! Жить так, как только ты можешь жить! Любить так, как только ты можешь любить! Ползти и падать, идти и лететь, сбрасывать покрывала и одевать их. Но твой путь окончен, Старик, ибо только в конце вы понимаете, что такое бесконечность.
Старик молчал.
- Разве ты боишься меня? - удивилась Тень, по-своему истолковав молчание.- Разве ты не любил? Не предавал? Не радовался и не терял? Чего же ты боишься, Старик?
- Нет, я не боюсь тебя Тень,- ответил Старик.- Не боюсь, потому что слишком долго живу среди людей. Не боюсь, потому что я знаю, что такое жизнь. Потому что я - Смерть. Мы служим тем, кто нас придумал и мы приговорены жить так, пока в нас верят.
- Ты сумасшедший! - закричала Тень.- Неужели ты думаешь, что если у людей исчезнет вера, нас не станет?
- Нас придумали не люди, мы были всегда,- уходя ответил Старик.
И он уходил по дороге, которая не имела ни конца ни начала, как
не имеет ни конца ни начала Мудрость. Он уходил от людей, возвращаясь
к ним. А Вечность стояла на краю бездны, имя которой - Жизнь.
|
